Жил да был Человек, и дан ему был простой человеческий век. Были у него руки, чтоб не пропасть от скуки. Была жена, как у всех, одна. Были у него дети, не хуже других на свете. Был у него дом, и полный достаток в нём. Живи и радуйся. Но не радовался Человек. Хотелось ему какой-то другой жизни. А какой - он не знал. Вот узнал он у мудреца, что если поймать в море Золотую Рыбку, то может она исполнить любое желание.
Пошёл Человек к морю, забросил невод. День ловит, два ловит, а на третий день поймал Золотую рыбку.
- Отпусти меня, Человек! - просит Золотая рыбка. - Исполню любые твои три желания.
- Ладно, - говорит Человек. Есть у меня желание. Хочу силу богатырскую, чтоб сильней меня не было никого на свете.
- Хорошо, - отвечает Золотая Рыбка. - Только год нужно ждать. Люди силу годами копят, а ты враз хочешь.
Так и ждал Человек на берегу целый год. Вот, наконец, приплыла Золотая рыбка и подала ему красную раковину.
- Выпей из этой раковины и получишь силу богатырскую.
Выпил Человек из красной раковины, и сладким показалось ему зелье, и почувствовал он в своих жилах силу необъятную.
Поспешил Человек домой и давай хватиться:
- Слышь, жена! Получил я силу богатырскую. Нет сильней меня на всём белом свете. Что захочу, то и сделаю.
Обрадовалась жена.
- Вот хорошо-то! Сила дома пригодится. Крыша прохудилась, надо починить. Забор покосился, надо поправить.
- Эх, глупа ты, жена! Сила-то богатырская. Можно ли её на такие пустяки тратить?
И ушёл он из дому подвиги совершать. Пришёл в лес бороться с ведьмами и лешими. Всех разогнал. Деревья все выкорчевал. Звери разбежались. Птицы разлетелись. Скучно ему стало. Сел он на пенёк и задумался.
- В чём же дело? Сила есть, а радости нет.
Сладостно ощущение силы, но нельзя жить одной силой, как нельзя есть сахар с сахаром, а мёд с мёдом.
А тут старичок-лесовичок из-под куста выглянул и говорит:
- Эх, дурья ты голова! Дана тебе сила, да ума не дано.
Пошёл Человек к берегу и кличет Золотую Рыбку. Приплыла Рыбка. Говорит он ей:
- Не хочу силу богатырскую, хочу ума премудрого. Хочу всё знать, всё ведать.
- Хорошо, - говорит Золотая Рыбка. - Только ждать нужно три года. Люди ума всю жизнь наживают, а ты враз хочешь.
Так ждал Человек три года. Приплыла Золотая Рыбка и подаёт ему белую раковину:
- На, выпей из этой раковины и станешь умнее всех на этой земле.
Выпил Человек из белой раковины. Солёным показалось ему зелье. Побежал он домой и хвастается:
- Эй, жена, получил я ум да премудрость. Теперь я умнее всех на свете.
- Вот хорошо-то, - говорит жена. - У меня ум небольшой, а дети уж подрастают, их на путь истинный направить надо.
- Эх, не зря говорят: волос долог, да ум короток. Совсем ты, жена, у меня поглупела. Ум-то у меня не простой, его только на большие дела тратить можно.
И ушёл Человек из дому. Пришёл в страну, которая славилась своими учёными да мудрецами. Стал Человек с ними состязаться. Все загадки их разгадал, все науки опровергнул, сел в шахматы играть, всех обыграл. Опять стало ему скучно. Особенно потому, что все вокруг были глупее него.
- Скучно с вами. Глупые вы все, - говорит Человек.
А один мудрец ответил ему:
- Хоть и большой ты умник, а умрёшь в свой срок, как и все глупые.
Загрустил Человек. Солоно ему показалось. И ум есть, а радости нет. Хороша соль, как приправа, но нельзя питаться одной солью.
Пошёл Человек опять на берег моря, кличет Золотую Рыбку. Приплыла Золотая Рыбка. Кричит Человек с нетерпением:
- Не хочу ума, хочу бессмертия!
- Ну, что ж, хорошо, - отвечает Золотая Рыбка. - Только ждать его нужно семь лет. Чтобы тебе одному дать бессмертие, надо у всех людей по году отнять.
Так и ждал Человек семь лет. А как прошло семь лет, приплыла Золотая Рыбка и подала ему чёрную раковину:
- Выпей из этой раковины и получишь бессмертие.
Выпил Человек из чёрной раковины, и горьким показалось ему зелье. Пошёл он домой, чтобы своим бессмертием похвастаться, да диву дался:
- Экой у меня сын ленивый вырос: забор совсем повалился. Эх, какая дочь у меня неудалая: огород совсем травой зарос. Эх, жена какая глупая: не встречает меня.
Вошёл он в дом, а в доме никого. Жена умерла, сын погиб в бою с врагами, дочь ушла в чужие края счастья искать. Тихо и пусто в доме. Раньше часы тикали, теперь и они остановились. Хотел Человек часы пустить, чтобы время показывали, да зачем оно ему, если он бессмертен. И опять нет ему радости, ибо хороша жизнь вечная, да горько жить в одиночестве.
Пошёл Человек на берег моря, опять кличет Золотую Рыбку. Приплыла Золотая Рыбка. Говорит Человек:
- Не хочу бессмертия. Хочу начать жизнь сначала. Дай мне простую человеческую жизнь. Верни мне жену, детей. Дай простую человеческую силу. Я дом поправлю. Дай мне простой человеческий ум. Я с детьми буду беседовать, жизни учить. Внуков нянчить буду.
- Поздно! - ответила Золотая Рыбка. - Я обещала исполнить три твоих желания и исполнила их. А теперь прощай и не тревожь меня больше.
Взмахнула Золотая Рыбка хвостом и исчезла в волнах морских.
Сел Человек на берегу и заплакал. Так и сидит он с тех пор. Делать ему нечего, спешить некуда. От неподвижности превратился он в камень, а слёзы его превратились в родник. Странный был вкус у воды этого родника: и горький, и солёный, и сладкий. Выпьет прохожий из этого родника, и почувствует, что силы у него прибавилось, что голова светлее стала, а главное – почувствует он вкус к жизни. Прекрасной покажется ему та жизнь, какая у него есть. И прибавляет он шагу, чтобы скорее домой прийти, родных и близких увидеть, доброе дело сделать.


Колька и Генка шли по старой улице города в сторону порта. Они часто совершали такие прогулки после школы. Им нравились старинные здания с колоннами и балконами, кованые рештаки ворот, в порту они любовались на работающие краны, на маленькие, словно игрушечные, пароходики, движущиеся вдали в сторону Дона и обратно.
Вдруг их внимание привлекло огромное красное полотнище, свисающее сверху и накрывшее собой, как пожаром, два этажа старинного дома. В его центре, в белом кругу, зловеще чернела свастика.
- Что это? - Испуганно спросил Колька.
- Не знаю, - ответил Генка.
Оказавшийся рядом мужчина успокоил ребят:
- Да это фильм снимают о нашем городе времён оккупации.
- А-а…- Ответили оба мальчика, будто что-либо поняли.
А вокруг уже суетились работники киностудии: устанавливали декорации, налаживали камеры, проверяли освещение.
Это было не интересно, и ребята решили повернуть домой.
- Пойдём, - загадочно сказал Генка, - я тебе что-то покажу.
Они пришли к Генке домой. Колька частенько заходил к нему. С тех пор, как от Кольки с матерью ушёл отец, браконьер и пьяница, жить стало туговато. Мать Генки, зная, в каких условиях живёт оставшийся без отца мальчик, частенько подкармливала его.
Генка многозначительно достал из секретера какую-то чёрную папку, расстегнул молнию и вынул… ноутбук. Колька замер. Его мечта иметь компьютер всегда откладывалась. Хотя мать и работала в двух местах, пыталась скопить сыну на компьютер, но деньги утекали, как песок сквозь пальцы. Генке хорошо! У него отец начальник на заводе, мать бухгалтер. Они могут себе позволить.
Генка включил ноутбук. Засветился экран.
- Я тут ещё не разобрался. Но у него Иртенет есть.
- Интернет, - поправил его Колька.
- Интернет, - согласился Генка. - Я уже могу некоторые игры открыть.
Они поиграли в стрелялки. Потом Кольке стало скучно, и он пошл домой, унося с собой обиду на свою судьбу.
На другой день после занятий Колька один пошёл на съемочную площадку и стал приходить туда почти каждый день. Тут всё кипело. Всё нравилось Кольке: и кинокамера, напоминавшая ему пулемёт, и резкие, словно военные, команды режиссёра, и шустрые пиротехники, дымившие шашками, как дедушка дымарём на пасеке. Но от эсэсовцев в чёрной форме с молниями и черепами он держался подальше. “Кто знает, может, они настоящие”.
Однажды на Кольку обратил внимание режиссёр.
- А ну, сделай пару крупных планов, - обратился он к оператору. - Какой колоритный мальчик, - и он потрепал соломенные вихры Кольки. - Ты можешь сделать грустное лицо? Мы будем снимать сцену, когда немцы объявляют об оккупации. А это большое горе как для взрослых, так и для детей. Понял?
Колька пожал плечами. Режиссёр решил пояснить:
- Ну, вот ты, когда двойку получишь, какое у тебя лицо?
- Да какое? Обыкновенное. Они у меня не так уж редко бывают.
- Ну, а мать тебя ругает за двойки?
- Мать другое дело.
- Вот так и изобрази.
Колька изобразил.
- Ты только губы трубочкой не делай, а так нормально. Иди, стань в толпе, сейчас будем снимать.
Так Колька участвовал в нескольких массовых сценах, где его показывали крупным планом. Он привык к обстановке. Но матери не говорил: боялся, что заругает.
Однажды снималась сцена, когда объявляют об освобождении города. По какой-то своей задумке режиссёр решил вставить сцену, в которой мальчик выражает свой восторг, обращаясь к людям. На эту роль решили взять Игоря, сына сценариста, который был на год старше Кольки. Но Игорь вёл себя скованно, всё время оглядывался на отца. Съёмку приостановили. И тут Кольку как прорвало. Он подбежал к толпе и, припадая к людям, объявил:
- Товарищи! Город освободили! Город освободили!
Потом повернулся к кинокамере, широко раскинул руки в стороны и вверх и закричал:
- Победа! Победа!
- Снимай! - крикнул режиссёр оператору, который, отвернувшись от кинокамеры, что-то шептал хорошенькой смешливой ассистентке.
Но было поздно.
- Так. Переснять, - приказал режиссёр.
Подошла костюмерша:
- Надо мальчика переодеть.
На Кольку, в стиле времени, надели комбинированную курточку, а на ноги обули парусиновые туфли песочного цвета с кожаными накладками.
Сделали три дубля. После третьего режиссёр одобрительно кивнул головой.
Наступил последний день съёмок. Колька в школу не пошёл. На съёмочной площадке доснимали некоторые крупные планы, убирали декорации и аппаратуру.
Кольке грустно было расставаться с этой весёлой суетой другого, раньше не знакомого ему мира. Но тут к нему подошёл режиссёр.
- Ты где живёшь?
- Тут, недалеко… возле моря.
- А родители дома?
- Мать, наверно, уже дома.
- Пойдём к вам, у меня к матери есть дело.
- Не, я не пойду. Я сегодня со школы сбежал. А вы расскажете.
- Да, не бойся. Не расскажу.
Они шли по узким приморским улицам, где можно, раскинув руки, коснуться двух противоположных заборов. Улица шла то вверх, то вниз. Огромные, жирные пауки сидели в сетях, забитых всякой летающей мелюзгой, и словно сами были рыбаками, только в мире насекомых.
Подошли к дому, вошли в калитку. Мать, ещё не старая женщина, но уже со следами неизгладимой печали на лице, удивилась:
- Что, опять что-то натворил?
- Да, нет, - ответил режиссёр, улыбаясь.- Мы тут с ним подружились на съёмках фильма. Его тоже снимали.
- Он мне что-то говорил, - на всякий случай подтвердила мать. - Она привлекла к себе сына и любовно слегка шлёпнула его по затылку. - Актёр ты мой доморощенный.
- Он у вас молодец. Хорошо справился. И ему, как всякому актёру, полагается гонорар. Вот я его и принёс.
Режиссёр вынул деньги и протянул матери.
- Да вы что! Такая сумма…
- У нас так положено. Мы платим даже за массовые сцены без слов. А у него была хоть и небольшая роль, но со словами.
Мать развела руками, взяла деньги и, не считая, положила в карман фартука.
Зоркий взгляд Кольки усмотрел: “На компьютер хватит”. Но у матери были другие планы: обувь сыну купить, всю разбил о камни на берегу, одежонку к зиме справить, да хоть немного вкусненьким побаловаться.
- Вот здесь распишитесь в ведомости о получении. Порядок есть порядок.
Мать ещё раз недоумённо развела руками, увидев сумму в ведомости, потом расписалась.
- Учится вот только плоховато, - заметила мать. - Смышлёный, но с ленцой. Всё на море да к друзьям.
- Надо учёбу исправлять, - поддержал режиссёр. - Читать надо больше: художественную литературу, книги по искусству, по живописи.
- Да где ж на книги денег набраться? - заметила мать.
- Ну, не только книги, Интернет…- сказал режиссёр и осёкся. Краем глаза он осмотрел комнату: облезлый шкаф с отломанной ручкой, застиранные гардины, некрашеный пол.
- Ну, я пойду. Будьте здоровы. Берегите его. А ты мать слушайся.
Режиссёр вышел на улицу и прошёл к морю. С высокого берега была видна бескрайняя голубизна моря и неба. Легкий бриз покачивал одинокую лодку, над которой висело треугольное облако, как мечта о парусе.
Режиссёр ещё раз окинул взором весь простор и повернул назад.
Проходя мимо Колькиного дома, он на минуту остановился, бросил взгляд на покосившийся забор, калитку из нестроганых досок и произнёс вполголоса:
- Удачи тебе, мальчик!

Вчера у нас был День птиц. Мы знаем, что всегда, как только начинается весна, птицы прилетают назад. И мы должны заботиться о птицах. Мой друг и одноклассник Генка Мухин оказал, что раз день птиц, то птицы в этот день будут лететь тучами и очень рано. Поэтому мы решили вставь пораньше и выйти на улицу со скворечниками.
У меня был новенький, аккуратненький скворечник, без единой щелочки, с широкой крышей от дождя и красивым крылечком перед дыркой. Его помогал мне делать папа. Вернее, я помогал, хотя мама говорят, что я только мешал.
Чтобы не проспать, я лёг пораньше. Долго не мог уснуть. Потом мне снились большие-большие птицы. Они прилетели на нашу улицу, а я ещё не повесил скворечник. Я хотел бежать на улицу, но кто-то меня не пускал, я стал вырываться и проснулся. Мама держала меня за руку.
- Вставай, сынок! Тебя ждут птички.
Я быстро оделся и выбежал на улицу.
- Привет, Сорока! - это из соседнего двора вышел Генка. Он весело подмигнул мне и протянул какую-то деревянную коробку.
- Во! Видал?
- Что "видал"?- удивился я.
- Как "что"? Как "что"? Скворечник, вот что.
- А-а...
Это и правда, был скворечник. Но он был весь кривой, доски старые, а между ними светились щели.
Я опросил у Генки, почему у него такой плохой скворечник. Он презрительно расхохотался и покачал головой. Я понял, что оказал какую-то глупость. Генка всегда считал, что я говорю одни глупости.
Вдруг Генка сделался серьёзным и спросил меня.
- Где любят сидеть птицы?
- На деревьях.
- А ещё?
- На крышах.
- А ещё?
- На заборах.
- Вот-вот, на заборах. А этот скворечник сделан из досок того самого забора, на котором они любят сидеть. А твоего скворечника они будут бояться! Он похож на ловушку. Ловушка всегда красивая.
Я молчал. Мне стыдно было за свой скворечник. Я чувствовал себя так, как будто меня одели в новую, белую, выглаженную рубашку и вели по главной улице. Я спрятал свой скворечник за спину. Если бы рядом была какая-нибудь яма, я бы его с удовольствием выбросил.
- Ну, ничего, ничего,- успокоил меня Генка.- Может, какой-нибудь воробей и в твоем скворечнике поселится.
Мы прицепили скворечники на деревья и стали ждать. Ждали долго. Но скворцы не летели. Я понял всё: они боятся моего скворечника. Вместо скворцов на скворечники налетели воробьи. Я уже был рад и воробьям. Но Генка возмутился.
- Нам такие квартиранты не нужны. Кш-ш! Кш-ш! - закричал он. Воробьи не улетали.
Генка охватил камень и чуть не разбил окно в собственном доме.
А скворцы сидели на соседних деревьях и даже не смотрели в сторону наших скворечников. Тогда Генка стал бросать в них камнями, чтобы подогнать к нашим скворечникам. Скворцы поднялись и улетели, наверное, на другой конец города. Генка оказал, что это молодые скворцы, и они еще не знают, что такое скворечник.
- Надо поймать скворца,- предложил он,- и посадить его в скворечник. Тогда он сразу поймет, что жить там очень хорошо.
Я не любил ловить птиц, но для такого дела согласился. На генкином огороде мы поставили сетку, насыпали семечек и спрятались за кустами сирени. Воробьи клевали приманку, Генка швырял в них камнями, а скворцы не летели.
Я уже проголодался и хотел идти домой, как вдруг прилетел скворец. Мы замерли. Генка выждал момент и дернул веревку. Птица забилась в сетке. Генка осторожно вытащил скворца и погладил его по голове.
Мы вернулись к скворечникам. Я глянул на свой скворечник и удивился: возле него суетились два скворца, таскали в дырочку какие-то перышки и соломинки. А на Генкином сидели воробьи. Генка опять хотел прогнать воробьев.
- А может, не надо? - робко опросил я. - Им же ведь тоже надо где-то жить.
- Ну, ладно, - согласился Генка.- Воробьи, так воробьи. Они ведь тоже птицы.
Генка вытянул вверх руку со скворцом и разжал пальцы.
- Лети, птичка! Ищи сама свой скворечник.

Лёша сидит за столом и смотрит в тарелку с супом, в котором плавает кусочек мяса, и грустит. "Каждый день заставляют есть. Неужели люди не могут обходиться без еды?" Он, Лёша, может. Сколько можно было бы успеть сделать за то время, когда сидишь за едой. Он берёт в руку лож¬ку и начинает водить ею по дну тарелки. Кусочек мяса превращается в вездеход-амфибию. Он движется то по воде, то по суше - по краю тарелки. Справа от Лёши, с книжкой в руках, сидит старшая сестра Оля, которую мама посадила следить, пока он поест. Слева, на табуретке жмурится хитрый кот Васька.
- Вот я скажу маме, что ты не ешь, а балуешься, - грозится Оля.
- А я скажу маме, что ты брала её помаду и красилась, - не поднимая го¬ловы, говорит Лёша и продолжает елозить ложкой по тарелке.
"Эх, хорошо бы стать десантником! - мечтает он и представляет, как он сидит в военной машине. А машина эта - в самолете АН-22. - Вот открыва¬ется люк, и амфибию с парашютом сбрасывают с самолета на территорию противника”.
Кусок мяса шлепается из тарелки на стол. В это время в комнату входит мама. Оля добросовестно уткнулась в книжку, словно ни¬чего не видит.
- Ты что это с мясом творишь? - спрашивает мама.
- А оно горячее. Пусть остынет.
- Смотри! Не съешь суп и мясо - останешься без мультика.
Лёша морщит лоб и прикидывает, что хуже - съесть суп или остаться без мультика. Он отодвигает от себя мясо, чтобы не смотреть на него, и решает расправиться с супом. Съедает две ложки и опять задумывается.
Кот Васька слышит запах мяса, нервно подёргивает носом, словно соби¬рается чихнуть. Мяса ему, конечно, не дадут. Он отворачивает голову и притворяется, что никакого мяса нет. Он зажмуривает глаза и хочет представить себе что-нибудь приятное. Например, мышей. Это удается ему с трудом, так как мышей он не видел с тех пор, как они живут в новой квартире. Он начинает вспоминать дом, в котором жили раньше. Там был двор, по двору ходили куры, и воробьи воровали у них из кормушки зерно. Кот Васька прятался за кустом сирени, лежал некоторое время, потом бросался на расхитителей. Он ни разу не поймал воробья, но ему нравилась сама охота. Зато в сарае, в темноте углов, водились мыши. Васька потягивает носом и вспоминает, как пахли мыши. Вот в темноте появляется серенький комочек. Это крадется маленькая мышка. Куда же это она крадется? Васька весь сжимается. Ах, вот оно что! Она увидела ку¬сок мяса и хочет его украсть. Васька вскакивает, бросается на стол и сбивает мясо лапой.
Пока Лёша соображает, что произошло, Васька уже на полу и, сердито мурча, жуёт добычу. Лёша бросается к коту, хватает пальцами торчащий изо рта Васьки кусок мяса. Васька не отпускает. Лёша подни¬мает руку, помогает другой рукой, и Васька повисает на мясе, зажмурив глаза. Видно, он решил стоять насмерть. Лёша разжимает пальцы, - Васька шлепается на пол и уползает в угол со своим трофеем.
- Ну, ладно, ешь! Мне меньше будет, - говорит Лёша, потом поворачиваете к Оле:
- Скажешь про мясо - расскажу ещё, что ты мамину фату доставала и мерила.
Оля молчит. Лёша доедает суп. Мультик он смотрит вместе с Васькой.

Была уже серая осень. Яркие краски природы размокли под дождем, и сырые листья лежали на комьях перекопанных грядок, как потрепанная одежда летнего карнавала.
Алёнке три с половиной года. Мы гуляем с ней по улице под низкими кронами деревьев, ветви которых свисают почти до самой земли и с которых медленно падают последние листья.
- Папа! Смотри! Листики капают, - говорит Алёнка.
Вдруг из-под покосившегося забора послышалось тревожное карканье.
Мы повернулись в ту сторону и увидели, что вдоль забора, волоча одно крыло, прыгает галка. А её уже обложили со всех сторон три облезлых голодных кота. Галка не могла лететь, и судьба её была бы решена, если бы мы не бросились ей на помощь. Я отогнал усатых разбойников и поймал испуганную галку. Она, видимо, решила, что наступил её конец, и уже не сопротивлялась.
Алёнка до сих пор не видела вблизи таких больших птиц, кроме кур, и робко разглядывала её.
- Погладь, - предложил я. Она погладила.
- Возьмем домой? - спросил я. Алёнка кивнула.
У галки было вывихнуто правое крыло. Оно безжизненно болталось на грязном сухожилии. Когда мы пришли домой, я сказал дочке:
- Придется делать операцию.
Она широко раскрыла глаза от удивления. Я достал ножницы, бинт, йод.
- Держи крыло.
Алёнка взяла птицу за кончик крыла. Я набрал в легкие воздуху и перерезал сухожилие. Птица вздрогнула.
- Ничего. Теперь ей легче будет. Крыло всё равно не вернешь.
- А летать она будет?
- Нет. Она уже отлеталась.
С того дня галка стала жить у нас. Алёнка кормила её зернами, семечками, крошками хлеба. Птица привыкла к детям.
А потом в воскресенье мы отнесли галку в уголок живой природы парка культуры и отдыха. Вахтерша, узнав о причине нашего визита, пропустила нас без билета.
В вольере уже были галки, вороны. Вид у них был обжитой, хозяйский. Когда мы впустили нашу галку, она сразу же испуганно забилась в угол. Одна ворона подошла к ней, глянула, наклонив голову набок, и на всякий случай клюнула. На этом знакомство закончилось.
После этого наша галка вышла из угла, поклевала из общего корыта. Видя, что птица освоилась, мы пошли домой.
Через некоторое время мы решили навестить нашу подругу и снова отправились в живой уголок. Мы не смогли узнать нашу галку, так как в вольере оказалось сразу три однокрылых галки. Мы поспорили, которая из них наша, ни к какому выводу не пришли, потом собрались уходить. Уже отвернувшись от вольеры, я услышал, как кто-то зовёт:
- Галя! Галя! Галя!
Я оглянулся: вокруг никого. Странно. Вдруг голос послышался снова. И опять никого. Я стоял в недоумении. И тут я увидел, как одна однокрылая галка раскрывает клюв и говорит:
- Галя! Галя! Галя!
Я тихо позвал дочку:
- Алёнка! Иди, послушай.
Дочка прильнула к сетке и от удивления застыла с открытым ртом. Однокрылая галка говорила человеческим голосом.
- Вот, видишь, Алёнка, - сказал я, - наша галка в коллективе научилась говорить.
Любопытно было то, что галка (это была, конечно, не наша) говорила очень чисто, всё время с одной интонацией, как пластинка, приглушённым мальчишеским голосом. Видно, хозяин у неё раньше был мальчик, который часто её так звал. Она и научилась говорить. А потом он, как и мы, отнес её в живой уголок, где мы и приняли её за свою.

<…>
Я прошёл между рядами, скользя обеими руками по крышкам парт. Где же я сидел в первом классе? Кажется, здесь.
Парта была маленькая. Но, садясь, я как-то легко проскользнул в неё. Говорят, есть моторная память. Музыкант, много лет не игравший на инструменте, может, забыв ноты произведения, сыграть одними пальцами, которые помнят его. Так и здесь мои ноги, руки, позвоночник легко вспомнили эту школьную позу, в которой прибыли десять лет, и смогла "проиграть" мне моё школьное детство.
Это было много лет назад. Подошла пора мне идти в первый класс. Я уже знал, что такое школа. Школа - это четырехэтажное здание на площади, недалеко от нашего дома, которое разбомбили немцы.
В городе не было зданий выше четвертого этажа, и оно казалось нам огромным. Мы бегали туда играть в войну. Некоторые мои сверстники шли в школу с изуродованными пальцами от разорванных снарядов, ко¬торые они находили и разряжали. Война была для нас вчерашним днем в буквальном смысле, а чёрный репродуктор со словами "От Советско¬го информбюро" был наполнен реальным: содержанием. В стене спальни ещё был плохо заделан след от осколка той бомбы, которая разбомби¬ла соседский дом. НО когда я стал осознавать смысл сводок, они уже были победоносней: "Наши войска продолжают развивать наступление", "Наши войска окружили группировку противника" и - долгожданная По¬беда.
... Я помню этот незабываемый день первого сентября. Поскольку ближайшая к нам школа стояла в развалинах, нас направили в более дальнюю начальную школу.
Чтобы одеть меня во что-то новое, мать перешила из отцовского довоенного костюма мне школьную форму.
Портфеля у меня не было. Его просто негде был купить. Моему приятелю Витьке мать по случаю привезла портфель из Ростова. Вот это был портфель! Большая кирзовая сумка с двумя ремешками и бляш¬ками, как на сандалиях. Снаружи большой карман для завтрака с таким же ремешком. А на крышке портфеля нашит тоже кирзовый, но не темно-серый, как весь портфель, а зелёный пенал с кожаным клапаном, на кнопке, чтобы не высыпались карандаши и ручки.
Когда утром школьники нашего переулка стали собираться, чтобы вмести идти в школу, все окружили Витъку, рассматривали портфель, расстёгивали и застёгивали ремешки, щёлками кнопкой, проверяли вместимость.
Мне хотелось плакать. Нас было два первоклассника на улице. И вот у Витьки есть портфель, а у меня нет. Я стоял в стороне мальчишек, держа подмышкой потрёпанный букварь и тетрадку, завёрну¬тые в газету.
- Вова! – кто-то позвал меня. Навстречу мне шла соседка тётя Дуня с портфелем в руке. “Что она – тоже в школу пойдёт?” – мелькнуло у меня в голове. Но она подошла ко мне.
- Вова! Ты сегодня идёшь в школу. Дарю тебе этот портфель. Мой Серёжа ходил с ним в школу до войны. Он учился на пятёрки. Учись и ты так, сынок!
Она погладила меня по голове и вытерла одинокую крупную слезу. Потом взяла мои книжки, расстегнула портфель, щёлкнув двумя никелированными замками, и положила в него мой букварь с тетрадкой прямо в газете.
И я пошёл в школу, всё ещё не веря своему счастью. Но вот же, в моей руке весело болтается настоящий, хотя и немного потёртый коричневый кожаный портфель, Серёжкина память, хотя его самого я не помню: он погиб под Москвой в первый же год войны.
Мы пришли в школу. В школьном дворе было полно детворы. Сперва мы почувствовали себя чужими. Как и всегда, когда появляешься в новом коллективе, кажется, что все здесь друг друга знают, все за одно, и все против тебя. Но тут из толпы вынырнул Толик Соколенко, Витькин старший брат. Он уже учился в четвертом, последнем классе нашей начальной школы. И мы почувствовали себя увереннее.
Вот появились учителя, разобрали нас по группам, и мы поднялись по лестнице на четвертый этаж. Зашли в класс. А где же парты? Нет, парты появились не сразу. Здесь стояли самые разнообразные столы и стулья, какие только могли собрать по городу учителя и родители.
Мой первый учитель Аким Дмитриевич, в гимнастёрке, без левой руки, почему-то всё время представляется мне с указкой. Я не помню, какой был первый урок, но он был, был в этой уцелевшей от войны, бедной, только оживающей школе, мужской начальной школе номер семь. Обучение тогда ещё было раздельное.
Но что это за девочка с большими бантами сидит за первой пар¬той? У нас в первом классе девочек не было. Да ведь это же моя дочь! Как быстро пролетело время! Ведь скоро и она пойдет в шко¬лу. Будет и у неё свой первый класс, не такой трудный, как у меня. Но детство всегда есть детство. У него свои законы, свои горести и радости.
<…>

- Гринченко! - укоризненно произнесла учительница. Маленький конопатый двоечник Витька с опущенной головой подошёл к учительскому столу и взял тетрадь. А учительница только махнула рукой. Дескать, что и говорить: уж как напишешь ты, так хоть плачь.
Витька прошёл сквозь строй сочувственных взглядов своих одноклассников, сел за парту и раскрыл тетрадь. Её страницы, как щеки, сгорали от стыда за Витькину безграмотность. Витька пробежал глазами изложение. "Красный галстук". А ведь как старался! Да и как не стараться: обыкновенный мальчик, пионер спас целый пассажирский поезд. Просто шёл по рельсам и увидел трещину. Рельс лопнул. А тут уж поезд гудки подаёт. Люди там едут. Машинист ничего не знает. Наедет поезд на трещину, перевернётся, и все погибнут. Мальчик побежал вперёд, навстречу поезду. Как же подать знак машинисту? И он снял с себя галстук, замахал им.
Галстук загорелся на солнце, как знамя и как светофор. Поезд остановился. Машинист похвалил мальчика: "Молодец! Ты настоящий пионер!".
Всё это Витька старательно описал в изложении. Он как-то даже забыл о правописании, мягких знаках и запятых. Разве есть время останавливаться на запятых, когда нужно спасать людей?
Теперь строчки изложения были изъедены маленькими красненькими червячками исправлений Витькиных ошибок. Выглядели они беспомощно, как будто всё, что в них говорилось, было вовсе не такое уж важное и нужное. Опять двойка.
Домой Витька пошёл дальней дорогой, вокруг парка. Он брёл вдоль трамвайной линии. День был серый. Витька впервые почувствовал, что наступила осень. Скоро пойдут дожди. Он шёл по шпалам, волоча свой портфель с двойкой в тетрадке.
Вдруг на блестящем рельсе Витька увидел трещину и остановился. А вдали из-за поворота уже набирал скорость трамвай. “Вот сейчас может случиться авария”, - подумал Витька. Он бросил на землю портфель с двойкой и побежал навстречу трамваю, на ходу развязывая галстук. Он зажал в руке скрученный кончик галстука и радостно замахал им водителю.
Трамвай сбавил скорость и остановился. Из вагонов вышли пассажиры и окружили мальчика.
- Там трещина. Авария получится, - объяснил Витька.
Водительница, держа в руке ключ, похожий на клешню рака, подошла к тому месту, где лежал Витькин портфель, наклонилась к рельсу, осмотрела его, а потом сказала:
- Глупый ты, мальчик. Это просто стык, а не трещина.
А толстый пассажир добавил:
- Мало того, что учишься, наверно, на двойки, так ты ещё и движение задерживаешь.
Водительница села в кабину.
- Осторожно! Двери закрываются, - крикнула она в микрофон.
Трамвай недовольно зашипел и помчался, суетливо постукивая на стыках.
Витька поднял портфель, посмотрел вслед трамваю и заплакал.